На раннее утро первого дня приходился также еще один из наиболее красочных, колоритных обрядов кубанского казачества – «вождение козы». Шумная, яркая толпа: «коза» – в тулупе с шерстью наружу, в маске с рогами и с колокольчиком, «поводыри» – также в тулупах наизнанку и сопровождающие их зрители – переходила от дому к дому, спрашивая у хозяев, пустят ли в дом «козу». «Козу» охотно пускали, и в доме, на потеху детям и на радость взрослым, разворачивалось импровизированное театральное представление. В прошлом это действие было связано с магией первого дня Нового года . Подразумевалось, что острые рога козы должны были изгнать все несчастья из дома, а шерсть символизировала богатство, достаток.
Об этом же свидетельствует и текст обрядовой песни, сопровождавшей
«вождение козы»:
Где коза ходит –
Там жито родит,
Где коза топ, топ –
Там жита сто коп…
К настоящему времени магическая функция этого обряда утрачена, но сохранилось его этическое и коммуникативное значение. Не в каждый дом шла «коза»! Обходила стороной (даже если зазывали хозяева) дома скупых, лживых, злых людей. Участников обряда одаривали съестным, которое шло затем на коллективный пир. В это же раннее время сновали по улицам станиц мальчишки с сумками через плечо. Они без приглашения входили в дома и «посевали» пшеницей, горохом, приговаривая при этом:
Тох-торорох,
Зароди горох,
Жито, пшеница,
Всякая пашница.
Церковь прекрасно понимала важное место новогодних празднеств в духовной культуре и идеологии трудового народа. Не случайно на незначительный промежуток времени – 7 дней перед Новым годом и 7 дней после – приходится целый ряд церковных праздников (рождество, св. Василий, крещение и т.п.), долженствовавших перекрыть традиционную основу новогодней обрядности. Появились даже щедровки на христианскую тематику. Но в целом новогодняя обрядность на Кубани всегда сохраняла свою «бесовскую сущность», против которой еще в средневековой Руси так рьяно выступали церковники. Неслучайно корреспонденты «Кубанского казачьего листка» из числа консервативно настроенных священнослужителей в начале XX в. сетовали на то, что «… перепутал казак всё, перемешал в одну кучу. Рядом у него и святое, и самое грешное… около храма божия на тальянках кабацкие песни играют и вприсядку пляшут, иконы таскают бесцеремонно под звуки гармошки, под разухабистую частушку по улицам станицы». Другой автор сокрушался от того, что, когда колокол на станичной церкви извещал о начале церковной торжественной службы, народное веселье и кулачный бой (нередко с участием и станичных властей) были в самом разгаре. А в церковь являлись лишь немощные старички да дряхлые старушки.
В книге «Неведомая, нечистая и крестная сила» С. В. Максимов так описывает один из зимних обрядов: «После обедни, которая на Крещение отходит рано утром, крестьяне расходятся по домам… потом один из членов семьи берет с божницы икону с зажженною перед ней свечой, другой — кадильницу, третий — топор, четвертый (обыкновенно сам хозяин) надевает вывороченную наизнанку шубу и берет миску с Богоявленской водою и соломенное кропило. Вся семья отправляется на скотий двор, где совершается обряд. Глава семьи в вывороченной мехом вверх шубе, угощающий скот оставленными для этой цели с осени снопами ржи, овса и других хлебных растений и заклинающий его сохранность при помощи топора, выглядит так, как выглядеть должен был, вероятно, древний волхв, жрец волохатого бога Волоса».
Всем хорошо известен обычай, распространенный у русских повсеместно, согласно которому молодоженов на свадебном пиру сажали за стол на шубу, вывороченную шерстью наружу, а также устраивали брачную постель, подкладывая вниз меховую подстилку.